Неточные совпадения
Доктор остался очень недоволен Алексеем Александровичем. Он нашел печень значительно увеличенною, питание уменьшенным и действия вод никакого. Он предписал как можно больше движения физического и как можно меньше умственного напряжения и,
главное, никаких огорчений, то есть то самое, что было для Алексея Александровича так же невозможно, как не дышать; и уехал, оставив в Алексее Александровиче неприятное сознание того, что что-то в нем нехорошо и что исправить этого нельзя.
И знаменитый
доктор изложил свой план лечения водами Соденскими, при назначении которых
главная цель, очевидно, состояла в том, что они повредить не могут.
—
Главный предмет его — естественные науки. Да он все знает. Он в будущем году хочет держать на
доктора.
Доктор же остался в доме Федора Павловича, имея в предмете сделать наутро вскрытие трупа убитого, но,
главное, заинтересовался именно состоянием больного слуги Смердякова: «Такие ожесточенные и такие длинные припадки падучей, повторяющиеся беспрерывно в течение двух суток, редко встретишь, и это принадлежит науке», — проговорил он в возбуждении отъезжавшим своим партнерам, и те его поздравили, смеясь, с находкой.
Затем, представив свои соображения, которые я здесь опускаю, он прибавил, что ненормальность эта усматривается,
главное, не только из прежних многих поступков подсудимого, но и теперь, в сию даже минуту, и когда его попросили объяснить, в чем же усматривается теперь, в сию-то минуту, то старик
доктор со всею прямотой своего простодушия указал на то, что подсудимый, войдя в залу, «имел необыкновенный и чудный по обстоятельствам вид, шагал вперед как солдат и держал глаза впереди себя, упираясь, тогда как вернее было ему смотреть налево, где в публике сидят дамы, ибо он был большой любитель прекрасного пола и должен был очень много думать о том, что теперь о нем скажут дамы», — заключил старичок своим своеобразным языком.
После этого он садился за свой письменный стол, писал отписки и приказания в деревни, сводил счеты, между делом журил меня, принимал
доктора, а
главное — ссорился с своим камердинером.
— Вы меня гоните, Болеслав Брониславич, — ответила Устенька. — То есть я не так выразилась. Одним словом, я не желаю сама уходить из дома, где чувствую себя своей. По-моему, я именно сейчас могу быть полезной для Диди, как никто. Она только со мной одной не раздражается, а это самое
главное, как говорит
доктор. Я хочу хоть чем-нибудь отплатить вам за ваше постоянное внимание ко мне. Ведь я всем обязана вам.
Особым выдающимся торжеством явилось открытие первой газеты в Заполье.
Главными представителями этого органа явились Харченко и
доктор Кочетов. Последний даже не был пьян и поэтому чувствовал себя в грустном настроении. Говорили речи, предлагали тосты и составляли планы похода против плутократов. Харченко расчувствовался и даже прослезился. На торжестве присутствовал Харитон Артемьич и мог только удивляться, чему люди обрадовались.
Доктор пригласил меня переехать к нему, и в тот же день вечером я поселился на
главной улице поста, в одном из домов, ближайших к присутственным местам.
Беседа затянулась на несколько часов, причем Голиковский засыпал нового друга вопросами. Петра Елисеича неприятно удивило то, что новый управляющий
главное внимание обращал больше всего на формальную сторону дела, в частности — на канцелярские тонкости. Мимоходом он дал понять, что это уже не первый случай, когда ему приходится отваживаться с обессиленным заводом, как
доктору с больным.
— Необходимо их разъединить, — посоветовал
доктор Ефиму Андреичу, которого принимал за родственника. — Она еще молода и нервничает, но все-таки лучше изолировать ее…
Главное, обратите внимание на развлечения. Кажется, она слишком много читала для своих лет и, может быть, пережила что-нибудь такое, что действует потрясающим образом на душу. Пусть развлекается чем-нибудь… маленькие удовольствия…
А то отправятся
доктор с Араповым гулять ночью и долго бродят бог знает где, по пустынным улицам, не боясь ни ночных воров, ни усталости. Арапов все идет тихо и вдруг, ни с того ни с сего, сделает
доктору такой вопрос, что тот не знает, что и ответить, и еще более убеждается, что правленье корректур не составляет
главной заботы Арапова.
Гловацкий, Вязмитинов, Зарницын,
доктор и даже Бахарев были, конечно, знакомы и с Никоном Родионовичем, и с властями, и с духовенством, и с купечеством, но знакомство это не оказывало прямого влияния ни на их
главные интересы, ни на их внутреннюю жизнь.
— Что ж мудреного! — подхватил
доктор. —
Главное дело тут, впрочем, не в том! — продолжал он, вставая с своего места и начиная самым развязным образом ходить по комнате. — Я вот ей самой сейчас говорил, что ей надобно, как это ни печально обыкновенно для супругов бывает, надобно отказаться во всю жизнь иметь детей!
В сущности, собравшаяся сегодня компания, за исключением
доктора и Сарматова, представляла собой сборище людей, глубоко ненавидевших друг друга; все потихоньку тяготели к тому жирному куску, который мог сделаться свободным каждую минуту, в виде пятнадцати тысяч жалованья
главного управляющего, не считая квартиры, готового содержания, безгрешных доходов и выдающегося почетного положения.
Пока все это происходило, Сверстов, очень мало занятый собственно баллотировкой, преследовал
главную свою цель и несколько раз заезжал к Артасьеву, которого, к великому горю, все не заставал дома. Наконец однажды он поймал его, и то уже когда Иван Петрович приготовлялся уехать и был уже в передней, продевая руку в рукав шубы, которую подавал ему гимназический сторож. Сверстов назвал свою фамилию и объяснил, что он именно тот
доктор, который лечил Пилецкого.
Майор через какой-нибудь час привез
доктора и ни много ни мало — тогдашнего
главного врача воспитательного дома, который был в белом галстуке и во фраке, с несколько строгою и весьма важною физиономией.
— Вот с этой бумажкой вы пойдете в аптеку… давайте через два часа по чайной ложке. Это вызовет у малютки отхаркивание… Продолжайте согревающий компресс… Кроме того, хотя бы вашей дочери и сделалось лучше, во всяком случае пригласите завтра
доктора Афросимова. Это дельный врач и хороший человек. Я его сейчас же предупрежу. Затем прощайте, господа! Дай Бог, чтобы наступающий год немного снисходительнее отнесся к вам, чем этот, а
главное — не падайте никогда духом.
В надворном флигеле жили служащие, старушки на пенсии с моськами и болонками и мелкие актеры казенных театров. В
главном же доме тоже десятилетиями квартировали учителя, профессора, адвокаты, более крупные служащие и чиновники. Так, помню, там жили профессор-гинеколог Шатерников, известный детский врач В.Ф. Томас, сотрудник «Русских ведомостей»
доктор В.А. Воробьев. Тихие были номера. Жили скромно. Кто готовил на керосинке, кто брал готовые очень дешевые и очень хорошие обеды из кухни при номерах.
Саша. Да, пора уходить. Прощай! Боюсь, как бы твой честный
доктор из чувства долга не донес Анне Петровне, что я здесь. Слушай меня: ступай сейчас к жене и сиди, сиди, сиди… Год понадобится сидеть — год сиди. Десять лет — сиди десять лет. Исполняй свой долг. И горюй, и прощения у нее проси, и плачь — все это так и надо. А
главное, не забывай дела.
Каким бы неуклюжим зверем ни казался мужик, идя за своею сохой, и как бы он ни дурманил себя водкой, все же, приглядываясь к нему поближе, чувствуешь, что в нем есть то нужное и очень важное, чего нет, например, в Маше и в
докторе, а именно, он верит, что
главное на земле — правда и что спасение его и всего народа в одной лишь правде, и потому больше всего на свете он любит справедливость.
— Послушай, маленькая польза, — говорил он суетливо, каждую минуту закуривая; там, где он стоял, было всегда насорено, так как на одну папиросу он тратил десятки спичек. — Послушай, жизнь у меня теперь подлейшая.
Главное, всякий прапорщик может кричать: «Ты кондуктор! ты!» Понаслушался я, брат, в вагонах всякой всячины и, знаешь, понял: скверная жизнь! Погубила меня мать! Мне в вагоне один
доктор сказал: если родители развратные, то дети у них выходят пьяницы или преступники. Вот оно что!
Надо сделаться посмешищем людей, если препятствовать близости на балах, близости
докторов с своей пациенткой, близости при занятиях искусством, живописью, а
главное — музыкой.
Переписка с властями о назначении
докторов тянулась как-то медленно, и по настоянию
главного надзирателя директор приказал выписать меня из больницы, потому что лихорадка моя совершенно прошла.
Не знаю, что бы сделал этот последний, если б Бенис и Упадышевский не упросили его выйти в другую комнату: там
доктор, как я узнал после от Василья Петровича, с твердостью сказал
главному надзирателю, что если он позволит себе какой-нибудь насильственный поступок, то он не ручается за несчастные последствия и даже за жизнь больного, и что он также боится за мать.
Доктор был совершенно убежден в необходимости дозволить свидание матери с сыном, особенно когда последний знал уже о ее приезде, но не смел этого сделать без разрешения
главного надзирателя или директора; он послал записки к обоим.
Совет гимназии предложил
главному надзирателю (он же был инспектором) Николаю Ивановичу Камашеву проэкзаменовать меня, а
доктору Бенису освидетельствовать в медицинском отношении.
В следующий день, в одиннадцать часов, вошли ко мне в комнату: директор,
главный надзиратель, Бенис с двумя неизвестными мне
докторами, трое учителей, присутствовавших в совете, и Упадышевский.
— Это невозможно, — певуче заговорил Синицын. — Во-первых, мы платим арендные деньги за землю, во-вторых, вносим государственную пошлину, а самое
главное, мы несем страшный риск при переходе от ручной промывки к машинной… Вот вам живой пример — канава
доктора.
Викарий известил Фермора, какое участие принимает в нем
главный начальник, который пришлет к нему своего
доктора, но это известие, вместо того чтобы принести молодому человеку утешение, до того его взволновало, что он написал викарию вспыльчивый ответ, в котором говорил, что
доктор ему не нужен, и вообще все, что делается, то не нужно, а что нужно, то есть, чтобы дать ему возможность служить при честных людях, — то это не делается.
Главным занятием Ивана Ильича со времени посещения
доктора стало точное исполнение предписаний
доктора относительно гигиены и принимания лекарств и прислушиванье к своей боли, ко всем своим отправлениям организма.
Главными интересами Ивана Ильича стали людские болезни и людское здоровье. Когда при нем говорили о больных, об умерших, о выздоровевших, особенно о такой болезни, которая походила на его, он, стараясь скрыть свое волнение, прислушивался, расспрашивал и делал применение к своей болезни.
Как это сделалось на 3-м месяце болезни Ивана Ильича, нельзя было сказать, потому что это делалось шаг за шагом, незаметно, но сделалось то, что и жена, и дочь, и сын его, и прислуга, и знакомые, и
доктора, и,
главное, он сам — знали, что весь интерес в нем для других состоит только в том, скоро ли, наконец, он опростает место, освободит живых от стеснения, производимого его присутствием, и сам освободится от своих страданий.
Доктор говорил, что страдания его физические ужасны, и это была правда; но ужаснее его физических страданий были его нравственные страдания, и в этом было
главное его мучение.
— Боюсь,
доктор, не простудился ли, — сказал он тонким, слабым и немного сиплым голосом, совсем не идущим к его массивной фигуре. —
Главное дело — уборные у нас безобразные, везде дует. Во время номера, сами знаете, вспотеешь, а переодеваться приходится на сквозняке. Так и прохватывает.
Доктор. Коли повторные явления будут, непременно принять. А
главное — ведите себя лучше. А то как же вы хотите, чтобы густой сироп прошел через тоненькую волосяную трубочку, когда еще мы эту трубочку зажмем? Нельзя? Так и желчепровод. Все ведь это очень просто.
Барыня. И какая продажа? Совсем не нужно продавать. А
главное — как же пускать людей с улицы в дом! Как пускать людей с улицы! Нельзя пускать в дом людей, которые ночевали бог знает где… (Разгорячается все более и более.) В одеждах, я думаю, всякая складка полна микроб: микробы скарлатины, микробы оспы, микробы дифтерита! Да ведь они из Курской, из Курской губернии, где повальный дифтерит!..
Доктор,
доктор! Воротите
доктора!
— Конечно, и
доктор обещал, но кто ж их знает. Они на то и поставлены, чтобы говорить нам неправду. А вы — дело другое, вы свой человек. Да и дело-то в пустяках: длинный гроб будет стоить на три рубля дороже короткого — я уже составила расчетик.
Главное, чтобы кто-нибудь позаботился. Вы обещаете?
Каким образом, мало-помалу, происходит развитие сознательной жизни в человеке, довольно подробно излагается в книге
доктора Бока, на стр. 521–529. Мы считаем нелишним представить здесь его
главные положения.
— Нет, Егор Иваныч, ради бога! — заторопился студент. — Вы только послушайте, только послушайте меня. Мужик, куда он у себя ни оглянется, на что ни посмотрит, везде кругом него старая-престарая, седая и мудрая истина. Все освещено дедовским опытом, все просто, ясно и практично. А
главное — абсолютно никаких сомнений в целесообразности труда. Возьмите вы
доктора, судью, литератора. Сколько спорного, условного, скользкого в их профессиях! Возьмите педагога, генерала, чиновника, священника…
Главная вина моя в том, что я слишком заботился собирать те сокровища, которые и тать ворует и тля поедает, но о другом-то мало помышлял, и потому
доктор прав: не мне кого-либо осуждать…
— Обвиняемый! — обратился
главный судья к убийце. — Суд признал тебя виновным в убийстве
доктора такого-то и приговорил тебя к…
Главной темой разговора был
доктор, которого ожидали каждую минуту.
Ласковое лицо
доктора, его добрый голос, а
главное, леденец, протянутый ей, возымели свое действие, и Дуня робко вылезла из своего угла и подошла к врачу.
— Не важно это, голубчик Василий Иваныч;
главное дело — дать знать начальству или из посада добыть
доктора.
— Симулирует! — решительно и торжественно объявил
главный врач. — Обратите внимание: на вопросы
доктора Шанцера он отвечает немедленно, а моих как будто совсем не слышит.
Доктор пристально поглядел на него и понял, в чем дело. Фельдшер не шатался, отвечал на вопросы складно, но угрюмо-тупое лицо, тусклые глаза, дрожь, пробегавшая по шее и рукам, беспорядок в одежде, а
главное — напряженные усилия над самим собой и желание замаскировать свое состояние, свидетельствовали, что он только что встал с постели, не выспался и был пьян, пьян тяжело, со вчерашнего… Он переживал мучительное состояние «перегара», страдал и, по-видимому, был очень недоволен собой.
При виде сиделок и жизнерадостной акушерки, которая от нетерпения переминалась с ноги на ногу и даже вспыхнула от удовольствия, когда увидела
главного героя предстоящего процесса, сердитому
доктору захотелось налететь на них ястребом и ошеломить: «Кто вам позволил уходить из больницы?
— Не сделали, так сделают. Вчера я прогуливаюсь по Невскому, вдруг из магазина Черкесова выходит одна стриженая. На носу очки, подол у платья приподнят, на голове мужская шапка; поравнялась со мной и дерзко-предерзко усмехнулась мне прямо в глаза. Веришь ты, с досады я даже плюнул в срамницу… И вдруг эдакие дряни и лезут изучать медицину, в
доктора готовятся! Я полагаю, что
главная их цель заключается в том, чтобы мужские голые тела рассматривать...
— Н-да… — прогнусил внушительно
доктор… —
Главное — тщательный уход.
Но
главная причина нравственного страдания
доктора Караулова была та, что его тайна, его заветная тайна находилась в руках этой женщины.